Анатолий Кардаш (АБ МИШЕ)
США, 2001 - Украина, 1941
История повторяется, к сожалению, не по слову знаменитого наставника, как фарс, а как трагедия, зачастую горше прежней. И сегодня ненависть обнаруживает себя: драконий её оскал сверкнул на недавнем международном сборище, антирасистском по названию, антисемитском по сути; из-под драконьих её когтей совсем уж только что взвилась фонтаном кровь тысяч сожжённых, задушенных, заживо погребённых обвалом нью-йоркского великолепия и вашингтонского всесилия. В архитектурном совершенстве манхеттенских «Близнецов» воплощался способ жизни, вымечтанный поколениями и осуществлённый волей, трудом и умом американцев. Маяки будущего всей планеты; их свет прорезáл тьму средневекового человеконенавистничества, бил в глаза его фанатиков невыносимо, и они изловчились, ударили под дых великую страну. Нынешнее безумие – вслед прошлому. Евреи тогда гибли за то, что они евреи. Жертвы наших дней гибнут, как те евреи. Молотилка смерти с евреев только начинает свой размах. И теперешний террор наращивал мускул на Ближнем Востоке под поощрительное равнодушие «свободного мира», получившего 11-е сентября в беззаботной Америке. Кровожадная радость в арабском мире по поводу американских взрывов потрясает сегодня телезрителей – а о чём те зрители думали, видя хохот линчевателей евреев в палестинской Рамалле, всего-то год назад? Убийство израильтян на Мюнхенской олимпиаде в 1972 году не отвлекло героев мышцы и их болельщиков от восторгов соревнований. Россия, вроде бы призадумавшаяся под чеченскими ударами и ошарашенная американской трагедией, продолжает, однако, затачивать драконьи зубы в нависающем над ней же Иране. А русский телекомментатор, из самых «прогрессивных» и толковых, перечисляя центры террора, всё ещё стесняется упомянуть стервяжье гнездо Арафата. Ладно, ребята, ну, не любите вы евреев, да и то сказать, с чего бы их любить, - но о себе почему не подумать? Руководитель главной всемирной организации, пособничающий разбойному захвату израильских солдат, не понимает, кому и чему служит? Не понимает. Не замечает, что самолёту, нацеленному в «Близнецов» Нью-Йорка, ничего не стоит чуть довернуть в соседнее здание ООН. Впрочем, что требовать от иностранных умников, если нашей собственной выделки мудрецы рвутся пожать убивающую их палестинскую, сирийскую и ещё всякую руку? Отрезвление – гигиеническая процедура. Как отмываться от «Осло», от грёз о волке и ягнёнке в обнимку на «Новом Ближнем Востоке». Не хочется, жаль сказки, но жизнь тычет «мордой об стол» - суровее некуда. Американцы только-только успели укорить Шарона за отстрел руководящей палестинской шпаны – и вот им приходится вторить Израилю, да в масштабах неизмеримо более кровавых. Придёт ли время миру вглядется в судьбу евреев как в поучение? Для такого урока не ничего ярче еврейского Шоа, Катастрофы. Почти треть исчезнувших тогда евреев жила на земле Украины. От той поры – ровно шестьдесят лет. Вот памятью о них несколько «украинских» страниц из прошлой моей книги («Посреди войны. Посвящения»): «У киевских стариков Хаси и Исаака Б-манов сыновья ушли на фронт, а младшая часть семьи, дочери, снохи и внуки, бежали от немцев в далекую уральскую глушь под названием Кувандинка. Намытарясь в чужих домах незваными и нежеланными гостями, эвакуированные дети, вероятно, отписали про свое неустройство старикам, и тех встрепенула тревога. В начале августа 1941 года из Киева в Кувандинку донеслось: «Здравствуйте Дорогие Дети. Мы живы и здоровы дай бог вас скоро увидеть все оторвались от нас я всегда плачу… сонечка мы тоже страдаем но дома не на чужбине претстав себе наше переживание когда Боря от нас ушел и Муля остались одне Мулю перевели из Киева куда незнаем и почему… тетя и дядя уехали Надя и Ляля уехали. Гига и Лёля уехали Вера и Бася уехали так что много из Киева уехали… сонечка вещи ваши у нас смотреть на эту картину можно сума сойти крепитесь мои дети победа будет за нами разбили врага около нас стук грук но ничево все терпят… сонечка можно вам ехать обратно дома все есть ваша мама Хася. Дорогая хозяйка я прошу вас не обижайте моих детей они имеют дома все не щитайтесь ни счем гора и гора не изходится человек с человеком всегда. Желаю вам добра…» Муж Хаси Исаак, деловито приписав подробности о взятых на сохранение вещах («забрал всю одежу и даже кровать забрал севодня на солнце сушу одежу»), добавил: «Каждый день плачем про вас потерпите Бог даст врага победим папа и дедушка И. Б-ман». И тоже обратил пару слезных слов к дальним хозяевам детей: «Прошу жалеть моих детей Бог вам помилует». Это еще только начало августа, с фронта доносятся «стук грук», но верится, что немцев отобьют, сам Сталин обещал: «Победа будет за нами!». И все ещё живы, даже фронтовики, даже Муля, которого убили 11 августа 1941 года, а Боре быть убитым лишь в сентябре, Арона же вообще пока не взяли в армию. И голубеет августовское небо, но из его ласковой глубины все чаще и грозней взвывают немецкие моторы, и в дыме бомбардировок тает, сникает надежда… 25 августа из Киева в Кувандинку отправляется десятикопеечная открытка, стандартная тогда, с работницей в лихой косыночке на месте марки. Время стариков Б-манов ужималось, как пространство на обороте открытки под слабеющей рукой Хаси, и она убористо сгоняла на него торопливые слова: «Дорогие мои Дети мы живы и здоровы дай бог видеть вас всех 24 отправили Арона остались одне забрали моих детей я незнаю и не могу перенести от меня забрали 3 сына у Красной Армеи… где вы дети мои все пусто куда не глянешь мне все надо перенести без детей я жду щастя когда все вернутся на свои места…» …и дальше, и дальше все так же взахлеб, без перебивок, одним выдохом, одним всхлипом, бог с маленькой буквы, а дети – ценнейшее! – с большой… «…что у вас есть все подробно напиши Сонечка я волнуюсь что у вас нет теплой одежды… будте здоровы целую вас всех мама». Болеющим за детей старикам всего-то через месяц предстоит выйти из своего дома номер 3 по Васильковскому переулку и отправиться сквозь город, золотой от увядающих листьев, обстукиваемый падающими каштанами, опоясанный орденской лентой реки, облитый мягким солнцем на бархатном подкате знаменитого своего бабьего лета – сквозь сентябрьский, еще картиннее августовского, Киев, мимо вальяжных его фасадов и покойных куполов, протечь в потоке евреев с младенцами на руках, с жалкими пожитками на плечах или под мышкой или на тележке… Старики, дети, повозки, инвалидная коляска, ползущий среди толпы грузовик… Шли и Б-маны, Хася с Исааком, наверно, поддерживая друг друга, а может быть, теснясь со своими не поспевшими сбежать на холодный Урал домочадцами: Кларой, женой Арона, и их смешливой дочкой Розой. Еще остались где-то спрятаны другие внуки, дети Мули – двухлетний Яшенька и десятилетний Марик, их судьба тревожила Хасю и Исаака, но и здесь было неясно, куда и зачем они идут, покорные немецкому приказу, как и неясно, стоило ли ослушаться приказа, – и тоскливо каменело в груди, пока скорбное шествие не уперлось в ворота еврейского кладбища на Дегтяревской улице и просочилось за проволочное заграждение рядом с кладбищенской стеной, под охрану немецких солдат и украинских полицаев, которые направляли людей мимо кладбища в рощу, попутно облегчая их от вещей как от последней связи с жизнью. Здесь-то, наверно, Хася и Исаак стали благословлять ту минуту, когда их дети очутились в Кувандинке, и радоваться их бездомью и голоданию вдали от этого ужаса, перехватывающего горло, потому что впереди, за рощей, дорога вела под уклон, там немцы с овчарками и дубинками пропускали сквозь свой коридор людей, избивая, калеча, убивая; взвивался визг, гремели команды, истошно и жалко вопили дети, прорывалось издалека какое-то тарахтенье, и когда из коридора Хасю и Исаака вынесло на поляну, где полицаи раздевали людей, а потом голых и полуголых гнали поодиночке вверх по склону горы навстречу нарастающему мерному стуку, старики, уже оторванные друг от друга и от невестки Клары с Розочкой, вряд ли что-нибудь соображали на страшном своем бегу, но если бы посреди всеохватного безумия им выдался проблеск здравомыслия, их могло бы озарить утешение, что те уральские горемыки живы, и спрятанные Яша с Марком живы, и сыновья-фронтовики, Бог даст, останутся живы – с этой спасительной мыслью они бы уже очутились на гребне горы, обрывающемся над оврагами, и здесь тот машинно-спокойный стук оказался стрельбой из пулемета, но уже ни о чём некогда думать, потому что и Хася и Исаак рухнули с песчаного обрыва в месиво тел там, внизу, в сияющей под солнцем черноте Бабьего Яра. Может быть, последним их счастьем было не знать, что Клара и Розочка тоже убиты здесь, и десятилетняя Розочка стала седой в предрасстрельные полчаса, и что сыновья их на фронте уже успели все погибнуть: Муля в далекой Карелии, Боря и Арон рядом на Украине, а счастливо укрывшиеся от Бабьего Яра Марик и Яшенька года не пройдет как будут выданы соседкой немцам и уйдут на расстрел вдогонку бабушке и дедушке. Оплаканные же дети, бедствующие на Урале, они и их потомки донесут до 1998 года, до Иерусалима письма Хаси и Исаака Б-манов – памятники родительской заботы». Борис Лекарь, говорят, один из лучших художников в Израиле. На мой пристрастный взгляд (пристрастный, да, да!) – просто лучший. И не в одних наших крохотных пределах. Его работы излучают духовную эманацию, возвышающую, Боговдохновенную, как сказал бы поклонник мистики. Светлый и красивый человек творит светлые и красивые картины. И вот соорудил он картину страшную «Бабий Яр». Я стучу эти строки под нею.
Грубые тяжёлые мазки, словно комья той земли, завалившей гигантскую могилу. Картина – часть её, здесь краски замешены с песком и травой Бабьего
Яра. Бурая до черноты, ноздреватая, корявая поверхность. Серые бугры. Оранжевые пятна – печатями крови, прохлюпывающей из свежей могилы.
Откровенно красные подтёки, а присмотришься: линия носа, вот рядом очерк лица, щёки ввалились, борода, скорбный рот – всё нечётко, лик меркнет в
небытии, но, полуживой, будоражит ужасом гибели – он-то явствен, бьёт в душу огромными зрачками, гаснущими в сполохах розовеющих белков, в
глазницах, полуприсыпанных землёй. Эти люди ещё живут и уже не живут – они проступают из могильного мрака знаками убийства. Лишь знаки; не
молят, не проклинают, не зовут – только напоминают. И, если удастся, вразумляют.
В одном из ликов мне мерещатся черты автора – он там, с мертвецами; в другом вижу себя – и я с ними. Образы, выписанные бестрепетной и точной
рукой, универсальны, в их всепохожести каждому дано увидеть себя.
А – не хочется. Нервные мои гости отводят от картины глаза: жутко. И правда, жутко. Но куда деться от пулемётов Бабьего Яра, от злобы, от
растерзанных детей в тель-авивском «Дельфинариуме», от рушащихся американских небоскрёбов?
В киевском Бабьем Яре погибло больше 33 тысяч евреев в те два сентябрьских дня, а потом за годы оккупации более 100 тысяч, уже разных
национальностей. Крупнейшие цифры гибели евреев по Украине: Дробицкий Яр в Харькове – до 30 тысяч, Винница – 19 тысяч, Днепропетровск – 20
тысяч, Каменец-Подольск –16 тысяч, Львов (Яновский лагерь) – 200 тысяч, Крым – 20 тысяч, Бердичев – 15 тысяч, Мариуполь - 8 тысяч, Ровно – 21
тысяча... И ещё города, городки, местечки, сёла – всех жертв больше миллиона шестисот тысяч.
В Одесской области – Богдановке, Доманёвке, Берёзовке, Акмечетке, и вокруг них – уничтожено 132 тысячи евреев. В самой Одессе в первые дни
оккупации расстреляно, повешено, сожжено заживо двадцать пять тысяч. Сжигали в бараках, в воинских складах. Район рядом, для многих дорога в
огонь, назывался Ближние Мельницы.
Ближние Мельницы – Ближний Восток – Близнецы. Указка языка.
«Шалом» (Чикаго, США), октябрь 2001 г.