Лев АННИНСКИЙ

Диаспора—драма еврейства
    «— Я не думаю, что нас там бардзо любят,
                                                            но... все-таки».
Аб Мише. «Черновой вариант»


Книга, из которой я беру эпиграф, и которая подвигла меня на эти размышления,— огромное, фундаментальное исследование еврейского вопроса, 
затрагивающее все области гуманитарного знания и все этапы тысячелетней диаспоры. В полном соответствии с нынешней культурной ситуацией и 
интеллектуальной модой Аб Мише строит свою книгу по «логике центона»: он комбинирует и сталкивает высказывания на еврейскую тему великих евреев 
и великих антисемитов, светлых умов человечества и его простецких представителей, включая и того польского еврея, который передал привет 
русским советским людям, хотя и прибавил, что те евреев «не бардзо любят».
От «цитаты» к «цитате» копится понимание проблемы, нащупываются пути решения, осознаются границы того, что сейчас неразрешимо. Мощно написанный 
очерк восстания в варшавском гетто столбом огня вырывается из-под «цитатного одеяла»; этот очерк печатался как самостоятельное произведение в 
зарубежной прессе. Главы, фрагменты из книги Аб Мише появляются сейчас и в прессе советской. Надо надеяться, что когда эта книга выйдет у нас 
полностью, она позволит кое-что додумать касательно темы. которая продолжает сидеть занозой в сознании современных людей...
* * *
Если бы евреев не было, их надо было бы выдумать. Их роль могли бы сыграть цыгане... армяне спюрка... негры... 
«...Соседи, сослуживцы», - иронически продолжает подобный ряд Аб Мише. Ремарк когда-то продолжил иначе: «евреи... и велосипедисты». Сегодня в 
одном ряду с евреями фигурируют масоны, либералы, космополиты, интернационалисты, христиане, интеллигенты и т.д. - у кого что болит, причем эти 
ряды составляют без всякой иронии. «Еврейский вопрос», как и при всяком очередном повороте истории, оказывается как бы символической осью 
поворота. Или точкой опоры, в зависимости как раз от того, чтό и как у кого болит.
      Этническое происхождение, состав крови и прочие природные изъяны тут не при чем. Споры о том, кто такие хазары, или о том, в каком 
генетическом отношении к древним иудеям находятся люди диаспоры, - не добавляют к еврейской теме ровным счетом ничего и ничего не убавляют от 
нее, разве что варьируются эмоции, но эмоции и так варьируются при каждом повороте.
    Однако евреи рождаются от евреев? - скажете вы. – Это чего-нибудь да значит.
       Конечно, значит. Если бы я был привычен к религиозной системе доказательств, я сказал бы, что Бог испытывает наш разум, привязывая 
еврейство к некоей генетической базе, к некоему «древу», корни которого уходят в пустыню и теряются в древности. Он лишь добавляет нам еще один 
соблазн: соблазн «крови». Но даже если возможно проследить «сосуды», «каналы», «капилляры» в стволе и в «древе», - остается вопрос: что за соки 
движутся, какова кровь, текущая в этих сосудах? Разве это не кровь человечества? На улицах Иерусалима я видел людей, по внешности неотличимых 
от китайца, от эфиопа, - и все это были «евреи». Не говорю уже о всей гамме европейских типов, оказавшихся в этой нише. Лазейка есть: евреи 
рождаются не от евреев - они рождаются от евреек; сколько какой крови втекло в материнские жилы от отцовских чресел - кто измерил? Какая вообще 
может быть евгеника в перемешавшемся человечестве?
Дело не в крови - дело в судьбе. Когда Аврам и люди его клана откочевали из Ура халдейского и расчищали себе место в стране обетованной, - 
евреи они были или не евреи? Скорее, они были - «переселенцы», а лучше сказать: разбойники, не хуже тех, от кого они очищали себе страну 
обетованную. Когда Аврам стал Авраамом и возлюбил единого Бога больше, чем родного сына, - и это еще не было драмой еврейства, но лишь зачином 
драмы, которой суждено было развернуться в человеческой истории в трех действиях: иудаизм - христианство - ислам. Диаспора - вот драма 
еврейства. Корни, вырванные из почвы и повисшие в воздухе. Самоощущение верности, не опирающейся «ни на что» - только на самоощущение верности 
же. Тонкая нить «материнского тела» лишь страхует этот смертельный номер, а смысл его хорошо выразил Бен-Гурион, сказавший: «еврей - это тот, 
кто называет себя евреем». Драма еврейства —это драма отверженности, драма изгойства. Быть евреем - значит добровольно прибывать в зоне, 
покрытой тенью «антисемитизма».
Поэтому двенадцатикратно (по числу глав в книге) прав Аб Мише, начиная свой еврейский эпос от обратного: от тени. Тень еврейства – 
антисемитизм. Три обоснования: идеологическое, историческое, правовое. Затем – техника исполнения. Затем – восемь сфер применения: от медицины 
до наробраза и от досуга до «кадровой политики». Некоторая логическая чересполосица этих «антисемитий» и «фобий» передаёт бессмыслицу, вернее,  
неопределимость, размытость, запутанность самого феномена. Нет ничего более пёстрого,  противоречивого и «несводимого», чем антисемитизм. При 
всей простоте (эмоциональной) его невозможно свести к какой-либо ясной модели и к единой логике. Реальная реакция реальных людей на реальное 
зло, которое они претерпели от евреев (ну, скажем, среди граждан Третьего Рейха - зависть немецких лавочников к еврейским, спокон веку жившим с 
ними на «той же улице») совмещается в мифологии антисемитизма с суеверным страхом людей, никогда и близко не видевших ни одного еврея, - и 
однако укладывающих в этот образ все неясное, чужое, неродное, непредсказуемое, «нечистое».
Можно ли проанализировать этот феномен?
Можно. Можно пройти «до конца» (до истока) по любой из нитей, сплетающихся в этот клубок, объяснив тот или иной случай антисемитизма. Но клубок 
на то и клубок, чтобы в его нитях запутываться. Тысячи новых нитей будут выпадать из перенасыщенного раствора. Зеленеет болото буйно, а дна все 
равно нет. Модель окаянства маячит перед взорами людей: в модель нужно кого-то вставить. Еврей привычен в этой мировой роли. Но актера можно и 
заменить.
Можно? В умопостигаемой модели - да. Но как «заменишь» слезы, за тысячелетия пролитые этими, а не теми людьми? Как «заменишь» пражское 
еврейское кладбище, горбом, холмом, грудой гробов выпершее из земли, потому что земли не было? Как забудешь испанский эдикт 1492 года: скорбное 
отплытие изгнанников из тех же гаваней и по тем же волнам, по которым тогда же отправился Колумб искать Индию? Искал Индию - нашел Америку: 
пятьсот лет мир празднует эту ошибку, а помнит ли - судьбу двухсот тысяч изгнанников? А могильные надписи на стенах маленького германского 
Регенсбурга - кладбищенские плиты с еврейского кладбища пошли после погрома на «строительство домов»; погром был почти пятьсот лет назад - 
надписи видны сейчас. А миллионный счет еврейской катастрофы в XX в. - по историческому счету только что -  это как забудешь и как, чем 
«подменишь в модели»?
Людям, имеющим вкус к построению антиномических пар в духе кантовских, можно предложить для последующей рефлексии два взаимоисключающих 
суждения, каждое из которых верно:
а) дело вовсе не в том, что они евреи;
б) дело именно в том, что они евреи.
Между абстрактно верной гуманистической идеей и практикой истории, которая наполнила идею морем страданий и которую не вернешь и не 
«переиграешь», - между двумя этими непреложностями - такое внутреннее напряжение, что в этой поле плавятся и «текут» новыми смыслами сто раз 
читанные цитаты.
Аб Мише на этом и строит свою книгу. Он «знает» итог, смысл, урок: дело не в национальности, дело в личности, на которую пало (или не пало) 
клеймо. Но это знание пропущено через боль людей, которым было не до «личности»: их сбили в стада, их заклеймили, поволокли на бойню. Кто сбил, 
кто обрек и заклеймил? Такие же стада, классы, армии, команды, банды, «теоретические школы». Клеймены все. «Век Освенцима». Век гетто. Век 
бунтов и усмирений. Евреи - модель. Но эта модель вылеплена из шести миллионов трупов. Ни одно свидетельство не отдает архивом - все пахнут 
кровью.
Хотя извлечены - из архивной памяти: из книг. Жанр, в котором работает Аб Мише, может показаться причудливым: монтаж цитат, иногда 
прослоенных... даже не комментарием, но как бы дневником автора. Эти авторские записи не толкуют чужих свидетельств, но вторят им. Или: идут 
контрапунктом. Книга, построенная на выдержках из других книг, - не «научна», она музыкальна от первой до последней строчки.
Искусственность жанра - кажущаяся. Он для нашего времени естествен. Мы давно подготовлены к такого рода сводам. Сейчас «постгутенберговская 
эпоха»: мир привык к цитатам, свидетельствам, выдержкам, высказываниям, фактам, извлеченным из потока. На таких выдержках строятся мифологии: и 
теперь, и всегда. Любое высказывание, «вырванное из контекста», тут же попадает в другой, куда более вязкий и властный контекст - в непрерывную 
идеологическую тяжбу сторон (множества сторон!), которая составляет своеобразный всеобщий фон реальности - в XX веке более, чем когда бы то ни 
было. Катехизисы - не открытие нашего времени, но что искусство монтажа становится ключевым именно в наше время - факт. Недаром кинематограф - 
главное действующее лицо в хороводе муз нового времени. И недаром в поэзии сострачиваются целые «одеяла» из кусочков чужой речи - центоны. И 
недаром в прозе - от Дос Пассоса до Солженицына - «камера обскура», «экран», «бюро вырезок»... Исследования, подобные «Черновому варианту» Аб 
Мише, - не новость в смысле жанра; в 60-е годы я держал в руках подобную рукопись, посвященную исторической эпопее русских: ее автор, 
Ростопчин, не мог напечатать свой труд на родине; он уехал в Голландию; я не слышал, чтобы он издал ее и там, но рукопись была.
Слава Богу, Аб Мише имеет возможность донести свою еврейскую эпопею до читателей. Это жанровое определение - от общего впечатления и от чувства 
сверхзадачи, но не от «техники»: техника необычна: здание выстроено не из кирпичиков, а из блоков. То есть из «цитат».
Издержки этого способа понятны. Возьму пример из сферы, мне относительно знакомой.
Приведя цитату из малоизвестной работы Н. Лескова «Евреи в России», Аб Мише комментирует ее одной фразой: «был антисемит и - очнулся». Это, 
строго говоря, некорректно: Лесков никогда не был антисемитом. И он вовсе не «очнулся» в 1882 году, когда по заказу петербургской еврейской 
общины составил (анонимно) свою «справку». В его отношении к евреям: от детской жалости к беженцам до осознанной защиты еврейских прав в 
зрелости - есть постоянство и последовательность. Такие рассказы как «Жидовская кувырколлегия" или «Ракушанский меламед», не доказывают ровно 
ничего, кроме того, что Лесков выводит свои типы, совершенно не стесняясь националыюсгью: ни еврейской, ни английской, ни русской (так из 
«Левши» можно вывести англофобию). Симпатии и антипатии? Да, были. Любил чехов, а поляков недолюбливал. К немцам и французам - с бо-ольшими 
оговорками. Жестче же всех был - к русским. Но ведь это же совершенно другая сфера: симпатии и антипатии: тут человек волен. Главное-то что? - 
позиция! И тут, конечно, никакого «антисемитизма» Лескову не прилепишь. Равно, как и «покаяния» в брошюре о евреях. Он ведь пе потому защищает 
в ней евреев, что это евреи, а потому, что - гонимые.
Опять врезаемся в тот же тупик: но гонимые-то «евреи»! И Лесков не в безвоздушном пространстве писал свой трактат - он писал его для комиссии 
графа Палена, а комиссия исследовала причины погромов, впервые произошедших в Российской Империи. Все это осуществлялось в потоке реальности, 
которая шла, сминая, смывая и переозвучивая отдельные голоса.
Вот и вся разгадка. В лесковском контексте высказывание звучит по-одному. А в еврейском контексте - по-другому. Вырос человек - в одном 
«потоке»: в полном отрыве от «еврейского контекста», в полном спокойствии по поводу «еврейского вопроса», в полной относительно него 
невозмутимости. А попал человек в другой поток: в ситуацию погрома - и уже не может вырваться, не может быть спокоен, не может не возмутиться.
Книга Аб Мише - именно о потоке. О потоке слез, о потоке крови, о потоке лжи относительно евреев. То-то и страшно, что все идет - потоками. То 
и опасно, что один поток гасится другим - потоком же.
Я должен акцентировать здесь одну весьма важную и весьма тонкую сторону проблемы. Не потому, что Аб Мише сам ее не чувствует - он чувствует. Но 
логика, по которой несется в его книге «лавина слов» - лавина цитат и контрцитат, - настолько заразительна, что следует принять особые меры для 
равновесия.
Фр. Энгельс: «...мы евреям очень многим обязаны... Маркс был чистокровным евреем; евреем был Лассаль...»
Так. А если бы Маркс не был евреем? Что, в этом случае евреи бы больше заслужили Освенцим? Защищая евреев по вполне понятной логике «сшибания 
потоков», мы попадаем в опаснейший водоворот, ибо для того, чтобы признать право людей на жизнь, на достоинство и имя, вовсе не надо, чтобы они 
были «хорошие». Это - другая логика.
       Есть простейший способ проверки: заменить «евреев» кем-нибудь другим. И посмотреть, возникнет или не возникнет эффект идиотической 
ситуации. Итак. Если Декарт был антисемит, если в Третьем Рейхе теорию относительности считали «еврейскими штучками», то в ответ можно все это 
и вывернуть: «Мировая наука многим обязана евреям...»
     Теперь заменяем слово: «Мировая наука многим обязана новозеландцам». Годится? Вполне. «Резерфорд не даст мне соврать», не так ли? Идиотизм 
ситуации очевиден: Резерфорд стал великим физиком не потому, что был новозеландцем и не в качестве новозеландца. Равно, как и не в качестве 
британца, канадца и т.д. Но ведь и Эйнштейн стал великим физиком вовсе не в качестве еврея! Наука - это вообще не еврейские, не русские, не 
британские и не немецкие штучки. Это штучки общечеловеческие. То же - и мораль.
      В борьбе с антисемитизмом не надо доказывать, что евреи «хорошие». Право на достоинство должен иметь любой человек и любой народ, 
независимо от того (и до того), как мы оцениваем его качества. Разрешение «еврейского вопроса» таится не в «национальной сфере», не в том, 
хороши или плохи те или иные евреи и как к ним относятся те или иные «неевреи». Достоинство народа коренится в достоинстве личности - 
независимо от «качеств». Иначе мы никогда не выберемся из логики Освенцима.
       Аб Мише хорошо чувствует и эту логику, и то, что ей должно противостоять. Есть логика «национальных чувств», «массовых движений» и 
«контрдвижений». И есть логика поведения личности, часто - наперекор движениям, хотя ещё чаще - в плену у них. Соотношение двух этих «мелодий» 
составляет контрапункт, монтажный принцип, внутренний сюжет Аб Мише. Виртуозно воссозданные им монологи современных евреев диаспоры из главы «У 
костра» построены на «отрицании ожидаемого». Оратор, обладающий всеми признаками «долдона» и мыслящий вроде бы блоками политинструкций, 
доказывает, что евреи «воевали, как положено» и даже получше других, хотя, по психологической фактуре, должен был бы доказывать, что «Абрам 
торгует в коопе». Меж тем, другой оратор, нервный, начитанный, подчеркнуто интеллигентный, цитирующий «Хулио Хуренито» и начинающий с отчаянной 
фразы «Я - еврей», - как раз, вопреки ожиданиям, обрушивает на евреев презрение, как на «баранов, покорно идущих на бойню». Кто из этих двоих 
прав - в данной точке не решишь. Но возникает как бы магнитное поле абсурда, в котором человек должен нащупать линию поведения, а реализует ли 
он себя как личность и как реализует, - не угадаешь и не предпишешь.
       Не угадаешь даже, «евреями» ли они себя реализуют. Не в том дело. Ни Дионисий, ни Корчак евреев в себе не знают, они - христиане, они - 
ведут себя просто как люди... Меж тем ещё один герой книги Аб Мише, потомок казака Непейчары как раз чувствует себя евреем, и именно в этом 
качестве реализуется как человек. Кроткий учитель, ведущий своих воспитанников на смерть, и боевик, отстреливающийся до последнего патрона в 
развалинах гетто, - равно святы, потому что судьба могла бы поменять их местами, и в противоположных обстоятельствах они нашли бы - каждый - 
единственный путь к спасению достоинства. Обстоятельств не выбирают: в стадо ли овец попадешь или в стаю волков, - выбирают путь внутри этих 
обстоятельств.
       А там - судите. Но почувствуйте, кто на что пошел и кто чем рискнул. От кого ждали и от кого дождались. Пестра жизнь, страшна, 
непредсказуема. Есть потоки, есть омуты, и есть капли, которые сливаются в потоки и скапливаются в омуты.
        Чаще всего личность реализуется - именно вопреки ожидаемости. Вот несколько примеров такой реализации личности, как их развёртывает Аб 
Мише.
        «Типичный львовский жулик», взяточник и осведомитель, узнает, что директор одной из библиотек прячет еврея. Он должен бы донести 
гестапо, но вместо этого, «полюбив скрывающегося» начинает его подкармливать.
         Врач-гинеколог - еврейка. которую в Сорочинцах крестьяне прятали от немцев, - вынуждена выйти из укрытия, чтобы помочь разродиться 
жене старосты. Она спасает и роженицу, и младенца. Староста ее благодарит, а потом доносит немцам: обрекает на расстрел.
Известно имя Эрнста фон Рата, немецкого дипломата в Париже, застреленного в 1938 году еврейским юношей Гершелем Гриншпаном, решившим таким 
образом отомстить Германии за антисемитскую политику. Похороны дипломата были обставлены в Рейхе как национальная трагедия, взывающая к 
возмездию: Гитлер в скорбной позе сидел в первом ряду: снимок обошел газеты.
Менее известно другое: что отец убитого дипломата был во время войны назначен на крупный правительственный пост, связанный с «решением 
еврейского вопроса». Все ждали, что отец будет мстить евреям за убитого сына, а он... тайком помогал им.
Человек себя не знает. Он может оказаться выше себя, ниже себя. Две бездны переглядываются в его душе.
Аб Мише достаточно скептичен в отношении человека, и это можно понять. Сопоставляются высказывания Владислава Гомулки в 40-е и в 60-е годы. 
Вождь коммунистического подполья в 1947 году заявляет, что евреи, восстав в гетто против своих убийц, воздвигли себе нерушимый памятник славы, 
а двадцать лет спустя, став вождём коммунистического государства, он же объявляет евреев «неполноценными гражданами» и спроваживает из Польши в 
изгнание. Можно ли ему верить?
Можно ли верить Герингу, когда он, стоя перед Нюрнбергским трибуналом, ругает немцев? Когда он, Геринг, читая в газетах о боях палестинских 
евреев с англичанами, заявляет, что «счел бы за честь воевать вместе с евреями»? 
Можно. Можно верить. С чего бы ему, Герингу, врать-то на пороге смерти? С чего бы ему и не быть искренним? Ситуация переменилась, обрели евреи 
силу, потеснили британского льва - отчего бы и не отдать им должное? А была ситуация, когда гетто топили в крови, - топил и Геринг. Это люди 
массы, люди обстоятельств, вожди масс. Повелевают и подчиняются – по логике борьбы, по закону силы. Или - «у горла», или «под каблуком», как 
сказал проницательнейший из них, Черчилль. Конечно же, Гомулка был искренен, когда склонял голову перед героями гетто, легшими за общую победу, 
но нет никаких оснований подозревать его в неискренности, когда через четверть века после победы общественное мнение искало виноватых в 
пробуксовке польского социализма и вождь поляков виноватых нашел. Ситуация! «Воля масс». Отчего же и не переворачиваться на 180 градусов, когда 
ты каплей льешься с массами, да еще и возглавляешь этот поток?
Что нужно, чтобы повести себя наперекор ситуации, вопреки «воле масс», независимо от потока, - мы видели. Нужна духовная сила, превышающая 
обычные возможности среднего человека. Но и другое верно: средний человек сам не ведает своих возможностей. И кто его ведет: Бог или бес - 
становится ясно только из его судьбы. Судьба же - в плоских понятиях невыразима.
Польский еврей, бежавший в СССР от гитлеровцев, намучившийся в наших лагерях и в нашей армии, ставший калекой и все-таки пришедший на костылях 
на пепелище варшавского гетто, - говорит:
- Я не думаю, что нас там бардзо любят, но вы все-таки передайте привет России...
Все познается в сравнении. Не бардзо любят? Так. Но никто и не обязан любить евреев. Никто вообще не обязан давать кому бы то ни было отчет о 
том, кого он любит и кого не любит (евреев... цыган... русских... немцев... венгров... американцев). Любовь - личное дело каждого. Речь о том, 
чтобы не убивали, чтобы уважали, чтобы не вымещали свои комплексы на тех, кто попался под руку и не имеет защиты. Евреи - только модель, на 
которой Бог (или бес?) отрабатывает варианты для всего человечества.
Именно в этом смысле надо понимать название книги Аб Мише: «Черновой вариант».
Есть у этого названия и другой смысл, более узкий и, так сказать, жанрово-личный: эта книга - как бы еще не книга, а предварительный набросок, 
«материалы для книги», черновой вариант. О том же - и поэтический эпиграф: «Это, в общем, не книга, а только - россыпь фактов, событий, цитат - 
возвращение толики долга - суетливые поиски толка - в пепле невосполнимых утрат».
Я бы поспорил с внешним смыслом этого утверждения, если бы не чувствовал в нем - приема. Уже сама выделка стиха в эпиграфе показывает, что 
перед нами не «ворох материала», а тщательно выверенная и проработанная система фактов, событий и цитат, имеющая художественную логику и 
духовную сверхзадачу.
Эта логика и эта сверхзадача имеют отношение к коренным закономерностям нашего общего сегодняшнего бытия.
Кто-то должен был написать такую книгу.
Её написал Аб Мише.
         «ОНС- Общественные науки и современность» (CCCР), № 6, 1991.





Бруклин «Новое Русское Слово», (США), 8-9 июня, 1996 г.